Горек и неблагодарен родительский хлеб! Хотя стало уже общим местом сочувствовать молодежи, задыхающейся в мире конформизма и непонимания со стороны лицемерных взрослых, но родителям тинэйджеров стоит посочувствовать гораздо в большей степени. Разумеется, их – родителей – небезосновательно можно обвинить в том, что сами виноваты – что воспитали, то и выросло. Но это как-то несправедливо. В нашем мире родители должны успевать сеять разумное, доброе, вечное, совмещая это с полным рабочим днем ради хлеба насущного, а от обнищавших школьных учителей сложно требовать высоких воспитательных достижений. Поэтому молодежь со своей стороны должна хоть как-то сама озаботиться собственным моральным обликом.

У моего друга Пети подрастает младшая сестра Таня, которая достигла, пожалуй, пика своего «переходного» возраста – шестнадцати лет. Очень милое существо с несносным характером, которое вступило в тяжелое противостояние с родителями. А Петя, как лицо, еще помнящее себя в том же самом возрасте, периодически выступает парламентером между противоборствующими сторонами. Эта роль сделала его мировоззрение (некогда в значительной степени философское) гораздо более эмоциональным.

– Тяжело тебе приходится? – сочувственно спрашиваю я его.

– Жалко стариков, – отзывается Петя. – Отец может только глухо рычать, а мама неуверенно улыбается, потому что не знает, Танька ее только что обхамила или это теперь так принято выражаться...

– «Переходный» возраст, – сетую я.

– На хрен возраст! – отрезает Петя. – При чем тут возраст?

– Как это – «при чем»? – искренне удивляюсь я. – В этом-то все и дело!

И я выдаю ему вдохновенную тираду о важном этапе гормонального развития подростка, о подсознательном желании выпорхнуть из гнезда, о невольном раздражении любой мелочью, связанной с родителями, и о социальном протесте, наконец...

Петя слушает внимательно.

– Все это я знаю, – рассудительно говорит он. – Читал. «Отцы и дети». Мол, старшее поколение может катиться со своими устаревшими ценностями и доставшими нравоучениями к едрене фене, а поколению «next» дайте свободу и не мешайте жить...

– Не учите меня жить, а лучше помогите материально, – подсказываю я.

– Вот-вот. – Петя пожал плечами. – Я все это знаю и более того – помню. Сам был таким. Только теперь удивляюсь, как я был таким нетерпимым и так нагло хамил родителям?

– Каешься?

– Нет, пока удивляюсь. Каяться, наверное, буду позже. – Петя помрачнел. – Когда окончательно пойму, что родители не вечны и я могу остаться без двух самых родных людей, в бескорыстной любви которых можно не сомневаться...

Я неловко помалкиваю, потому что не ожидал от Пети столь откровенной и глубокой мысли.

– Таня вас всех любит, – неуверенно говорю я. – Просто в этом возрасте они все требуют отношений «на равных» и уважения к себе как к личности. Их теперь нужно не воспитывать, а договариваться с ними...

Петя фыркает.

– Договариваться? Да ради бога! Только Танька хуже исламских фундаменталистов! Про тех хоть догадываешься, чего они добиваются, а эта барышня недовольна всем и всегда. Чтобы отделаться побыстрее, она раздраженно соглашается на очередную мирную инициативу, но потом ничтоже сумняшеся про свое согласие забывает...

– Это смотря как договариваться, – возражаю я. – Она же вменяемый человек...

– Вменяемый, – соглашается Петя. – Только родители для нее – не авторитет. Ее вменяемость – не для семьи. Для нее гораздо важнее быть белой и пушистой в своем кругу, куда мы, естественно, не входим.

– Но это же нормально! – заявляю я. – В семье она не чувствует равноправия. У нее в памяти отложилось, что ее свободу всегда ограничивали родители и старший брат. – Я обвинительно направляю на Петю указательный палец. – Я же говорю – ей нужно немножко настоящего уважения. А ты небось все время – Танька да Танька...

– Уважения, значит... – бормочет Петя. – А с какой стати?

– В смысле? – не понимаю я.

– С какой стати мне ее называть Татьяной Дмитриевной, а не Танькой? – осведомляется Петя. – Нельзя же уважать просто за то, что тебе шестнадцать!

– Ее не за что уважать, что ли? – удивляюсь я.

– А за что? Чем Тань... хорошо, Татьяна Дмитриевна... заслуживает уважения и, как ты говоришь, равноправного отношения?

– Ну, не знаю... – озадачиваюсь я. – Чем-нибудь же заслуживает? Учится хорошо?

– С «четверки» на «тройку». «Троек» все больше. Посредственно.

– Но старается?

– Неглупа, но ленива. Тем обиднее.

– Ладно, фиг с ней, с учебой... – с досадой отмахиваюсь я. – Первый и вечно банальный вопрос всегда про учебу...

– Нет, ну почему же? – пожимает плечами Петя. – Именно про учебу! Это единственное полезное дело в ее возрасте, которое можно как-то оценивать. Не умеешь пока денег зарабатывать – так изволь хотя бы учиться хорошо!

– Ну и подход у тебя, – укоризненно замечаю я.

– Нормальный подход, – ядовито отзывается Петя. – Кстати, очень равноправный.

– Тогда, может быть, у нее какое-то увлечение есть? – спрашиваю я. – Учеба ей потому и не интересна...

– Если и есть, то она это тщательно скрывает, – отвечает Петя. – С другой стороны, было бы чем гордиться – не скрывала бы, она у нас девушка самолюбивая...

– Не рисует, не пишет, не поет?

– Не рисует, не пишет, не поет, не танцует и даже не вышивает... Хотя одно увлечение есть.

– Вот! Какое?

– Шоппинг.

– Блин, Петя...

– А чего – «блин, Петя»? Шастать по торговым центрам и бутикам – это хобби она развивает целенаправленно и успешно. Сапоги, брючки, сумочки... «Дольче и Габбана», «Жан-Поль Готье»...

– Недешево! – замечаю я.

– А то! Шмотки с рынка не признает...

– Зато вкус к хорошей одежде выработался... – неуверенно возражаю я.

– Ха! Напялит на себя «брендов» на полштуки баксов, а выглядит все равно безвкусной вешалкой... Жертва моды. Никакого стиля.

– А ты разбираешься, что ли?

– Я смотрю и вижу, – веско говорит Петя. – Вижу, что тело отдельно, а одежда отдельно. Вместе и между собой не сочетается. И вообще! Женщина, в конце концов, должна производить впечатление на мужчин или просто выпендриваться перед подругами?

– Наверное, им и то, и другое важно...

Петя фыркает.

– Иногда мне кажется, что Танька выбирает исключительно ту одежду, где побольше символов и надписей известных марок.

– Ну, это объяснимо. Ты же носишь швейцарские часы, и не скрываешь этого...

– Ну, во-первых, я их купил на свои деньги, а в шестнадцать лет носил пластмассовую «Электронику» и денег не клянчил. А во-вторых, что касается Таниной страсти к «брендам», то полно девушек с гораздо большим вкусом одетых в кое-что попроще...

– Это не страшно, она еще найдет свой стиль. Просто пока она одевается не по своему вкусу.

– Это ты правильно сказал. Своего вкуса у нее пока нет. И своего мнения у нее нет. Ей капают на мозги якобы более продвинутые подруги. А те сами нахватались чего-то в глянцевых журналах, которые продают наивным девчонкам всякое барахло оптом и в розницу... Мода, блин! Продадут тебе модного актера, модный фасон, модную книгу, модный клуб, даже модную религию, а если не купишь, то значит уже не котируешься в тусовке... От безоглядного желания быть продвинутыми они все становятся очень банальными и очень похожими друг на друга. Тинэйджерская масса потребителей, одетых в «Дольче и Габбану». Зато болезненного самомнения и самоуверенности у каждого из них – хоть отбавляй!

– Злой ты, Петя.

– Да обидно просто. Она время теряет.

– Опыт бесполезным не бывает.

– Да, бесполезным не бывает. Зато бывает вредным. Она курит, между прочим.

– Курит? А мне казалось, что это сейчас не модно...

– Язвишь? А это не смешно. Пиво с коктейлями она тоже употребляет.

– Одновременно?

– Я же сказал – не смешно. Сейчас нахватается этого небесполезного опыта, а потом проблем со здоровьем не огребет.

– Ну, курит. Ну, пьет. Балуется пока...

– Дымит она, между прочим, конкретно. Курильщица та еще. Боюсь, уже не балуется и бросить не сможет... Откровенно говоря, ей на здоровье пока наплевать. Мы с тобой и сейчас о нем не задумываемся, а уж чего там в шестнадцать... – Петя машет рукой. – Знаешь, какие у нее с матерью скандалы из-за того, что она одевается слишком легко в холодную погоду!

– Представляю.

– Откуда?

– Да одна моя подруга в юном возрасте застудила себе кое-что, а теперь в ногах у гинекологов валяется...

Петя испуганно смотрит на меня.

– За то, чтобы одевалась тепло, воюй вместе с матерью, – твердо говорю я. – Это не шутки.

– А курение?

– Если захочет, чтобы будущий ребенок был без отклонений, то бросит. А так ее все равно не переубедишь...

– Ну вот за что ее уважать? – горестно провозглашает Петя. – Хоть бы чем-то радовала родителей...

– А что, ничем не радует?

– Бывает. Например, когда вдруг на короткое время бывает в хорошем настроении и не грубит. Вот тогда родители на седьмом небе от счастья. Для счастья-то, как выясняется, немного нужно...

– Ну, ты разворчался! – качаю головой я. – Хуже бабки... Неужели Таня ничем не радует? Хотя бы по мелочам? Ладно, с учебой неважно, денег много требует, стиля у нее нет, своего оригинального мнения у нее нет, глупые и вредные привычки... Но в быту бывают приятные сюрпризы?

– Например?

– Чистоту блюдет?

– Нет. В ее комнате – свинарник. Она у нас неряшливая девочка, одетая в «Дольче и Габбану»...

– Ладно, успокойся! Далась тебе эта «Дольче и Габбана»...

– Не эта, а эти.

– Что?

– «Дольче и Габбана» – это пара модельеров. Эти «Дольче и Габбана», а не эта.

– М-да. По фигу. Посуду-то она моет?

– Нет.

– Что – совсем?

– Ну, если не давать ей ничем другим заняться и зудеть над ухом «Таня, вымой посуду» в течение часа...

– Понятно! – прерываю я Петю, который явно вошел в раж. – В продуктовый магазин ходит?

– Нет.

– Что – совсем?

Петя напряженно вспоминает и уверенно отвечает:

– Совсем. Но отсутствием продуктов в холодильнике бывает недовольна.

– В смысле то, что покупают, не подходит под ее диету?

– Ха! У нее нет диеты.

– Как это?

– Она ест все. Особенно во время приступов обжорства.

– У нее бывают приступы обжорства?

– Чаще, чем приступы желания стать моделью.

– Так она хочет стать моделью?

– Хочет, но так, чтобы для этого не надо было ничего делать. Вот сказать «Я – модель!» – и ты на подиуме и на обложках журналов.

Мне начинает надоедать эта дискуссия.

– Петя, по-моему, ты несправедлив и слишком зол.

– Накопилось, – признается Петя. – Если честно, маму жалко. Она не заслужила свинского к ней отношения. И самое свинское то, что чем больше мама под Таньку прогибается, тем та больше наглеет... Постоянно врет, причем явно и глупо. Разговаривать серьезно не желает и, когда чувствует, что не права, эффектно покидает место действия, как какая-то актриска в телесериале...

– Давай не будем опять по кругу об одном и том же! – прошу я. – Ничего не поделаешь с постоянным недовольством тинэйджеров своими родителями и старшими братьями-сестрами...

– Да что ты заладил про недовольство родителями! – дергает плечом Петя. – Ведь на самом деле Таня недовольна не нами.

– А кем?

– Да собой! Так много соблазнов... Ей уже хочется быть крутой и успешной. Хочется всего и сразу! Я сам помню себя таким. А когда вдруг понимаешь, что так просто получить все, что хочется, не получится, начинаешь беситься... Догадайся, кто первый кандидат на то, чтобы излить свою ядовитую обиду на несправедливую жизнь и на себя, такого никчемного?

– Родители?

– Вот именно. Они-то все стерпят, потому что любят. Вот и выливаешь на них все свое злобное разочарование... Только они чем виноваты? Успеха должен добиться ты сам, а не они за тебя. От них уже ничего не зависит. Даже если они купят тебе все, ты сам от этого круче не станешь...

Петя грустно вздыхает. Я снова смотрю на него с сочувствием.

– Но ведь это пройдет? – вдруг спрашивает он меня с какой-то тоской.

– Конечно, пройдет, – уверенно отвечаю я. – У всех проходит. Все научаются жить по правилам, потому что иначе не получается. Чтобы что-то получить, придется и что-то отдавать... Она поймет. Жизнь научит.

– Вот и я думаю, что пройдет, – словно думая о своем, говорит Петя. – Только побыстрее бы. А то каждая ее грубость – минус день из жизни родителей...

– Она вас на самом деле любит, – настойчиво повторяю я. – Она ведь по сути хороший человек. Просто «переходный» возраст.

– Я знаю, – отвечает Петя. – Но почему мы должны страдать?

– Потому что и вы любите ее.

– Любовь зла, – изрекает Петя, и мы идем пить пиво.