Я рванул дверь на себя, быстро захлопнул ее за собой, и, задержав дыхание, напряженно прислушался. Шум погони вроде бы затих. Пошарив свободной рукой по стене, я нащупал в темноте выключатель, зажег свет и быстро огляделся. Судя по всему, это была какая-то лаборатория. Лаборатория... Меня передернуло. От этой сверкающей и стерильной белизны жутковато веяло нечеловеческим холодом и каким-то подсознательным ужасом. Как будто у тишины было эхо, и оно беззвучным криком отражалось от стен. В этом здании, где меня держали в неволе уже не помню сколько времени, все стены словно впитали в себя чьи-то вопли и хрипы и с садистским наслаждением впечатывали их в сознание тех несчастных, кто был еще в состоянии хоть как-то воспринимать окружающую действительность...

Я стиснул челюсти. Надо взять себя в руки. Я ведь все-таки сумел! Сумел выбраться оттуда и сумел добраться сюда! Сумел же! Пока я жив, еще есть надежда... Просто надо пока укрыться, найти укромное место... И не только для меня самого.

Как мне показалось, в правом дальнем углу этой лаборатории, за какими-то громоздкими приборами на «каталках», было вполне укромное место для того, чтобы переждать суматоху. Будем надеяться, что здесь искать не догадаются.

Приняв решение, я немедленно погасил свет и снова прислушался – но уже не к тому, что происходило за пределами помещения. Моим вниманием полностью завладел тот, кого я с такой бережностью нес на руке, стараясь не слишком тревожить даже во время побега и погони.

Он вел себя тихо. Он вообще не издал ни одного звука с того момента, как мои мучители имели неосторожность дать мне его на руки. Наверняка они стремились довести мою волю до полного угнетения, наверняка они уже были уверены, что моя воля и разум угнетены полностью, и никак не ожидали, что я буду столь решителен и дерзок...

- Мишка мой, – нежно прошептал я. – Мишаня... Сынок...

Ему не было и полугода, когда нас схватили. След жены потерялся сразу, а детей, даже новорожденных, по слухам, держали здесь же – в каком-то специальном отделении. Я постоянно думал о нем, моем несмышленыше... О том, что с ним могут сделать эти нелюди. О том, что, быть может, детей они не трогают. Я сходил с ума и снова возвращался в сознание, я впадал в отчаяние и ухитрялся все же не терять веры, я открыто бунтовал и смирялся для виду... Я уже не надеялся на чудо, когда они все-таки принесли его мне. Все равно, какую циничную и жестокую цель они преследовали, но свой шанс я упустить не мог... Попробуйте теперь отобрать у меня моего сына!

Мишка всегда был спокойным младенцем, это у него от матери. Сейчас он дышал так тихонько, что не было слышно даже сопения. Ничего, Мишанька, мы с тобой переждем эту суету и найдем способ выбраться отсюда...

Разные ходят слухи, что здесь делают с людьми. Говорили, что испытывают новые препараты. Говорили, что клонируют. Говорили, что пускают на донорские органы... Я содрогнулся и неосторожно прижал к себе Мишку так, что тот недовольно пискнул.

- Тихо, тихо, тихо... - зашептал я, покачивая его на руке. – Не бойся, я им тебя не отдам... И сам не дамся...

У меня внутри все сжалось, когда я услышал топот кованых подошв по коридорному полу. От ужаса я не мог пошевелиться и даже осознавать, о чем они переговариваются за дверью. Обнаружили они нас? Или просто ищут везде подряд? Я достал из-за пазухи прихваченный где-то по пути скальпель и сжал в кулаке.

С грохотом дверь слетела с петель, и вспыхнул свет. Они светили мне прямо в лицо ослепляющими фонарями, они что-то кричали и о чем-то уговаривали, они то приближались ко мне, то отскакивали, а я закрывал телом Мишку и с нечленораздельным воем отмахивался скальпелем...

Одного из них я сумел достать, и в ту же секунду в моей голове вспыхнуло солнце...

* * *

- Готов, – сказал Постышев и поднялся.

- Он меня поранил, вы же видите! – продолжал бубнить Кургузкин, демонстрируя длинный, но не особенно глубокий порез на предплечье.

- Ты же его убил, козел, ты понимаешь? – взорвался Постышев. – Спецназовец хренов...

- Он же совсем с катушек съехал! – разозлился в ответ Кургузкин. – Я его хотел только напугать и загнать обратно в угол...

- Да уж, загнал, ничего не скажешь, – процедил Плетнев, утирая пот. – Прямо промеж глаз...

- Ну откуда я знал, что он так дернется?! – уже теряя самообладание, заорал Кургузкин. – Думаете, я хотел его убить?! Я случайно! Что вы мне тут, мать вашу! Мне же теперь от дерьма отмываться!

- Какого хрена мы полезли?! – завопил Постышев. – Надо было спецов ждать... А теперь вся наша клиника в полной заднице!

- Клиника уже давно в заднице!..

- Заткнитесь вы оба, – проговорил Плетнев, присаживаясь у убитого. – Это вообще кто?

- Из шестого отделения, – ответил Постышев. – Шизофрения.

- Шизофрения?

- Не помню я точный диагноз, – раздраженно бросил Постышев. – Я же не доктор. Помню, что тяжелый. – Он смачно сплюнул. – Я эт-ту стер-р-рву на куски порву! – злобно прорычал он.

- Это ты о ком? – поднял голову Плетнев.

- Да эта практикантка сердобольная! Принесла ему вот это...

Постышев пнул ногой плюшевую игрушку, валявшуюся рядом на полу. От толчка игрушка перевернулась и издала какой-то утробный писк.

- Это что еще за фигня? – изумленно произнес Плетнев, разглядывая перевернутого плюшевого медвежонка.

- Да эта дура притащила ему... - Постышев выматерился. – Я вам, говорит, мишку принесла, чтобы повеселее было... Вот тут потеха и началась! – Постышев поежился. – Вцепился мертвой хваткой и рванул мимо санитаров... Еще и скальпель где-то раздобыл...

- Так он из буйных был? – осведомился Кургузкин, забинтовывая с помощью зубов и здоровой руки раненное предплечье.

- Вроде нет. – Постышев пожал плечами. – Но случай тяжелый был. Какая-то семейная трагедия. Сын, кажется, умер в младенчестве... Вроде как по его вине.

Кургузкин закончил с перевязкой и глухо пробормотал:

- Ладно, пойду милицию вызывать...

- Да ты не дрейфь, – отрывисто сказал Постышев. – Будем свидетельствовать за несчастный случай.

- Или самооборона, – добавил Плетнев.

Постышев и Кургузкин вышли. Плетнев некоторое время молча всматривался в мертвое лицо лежащего на полу пациента. Лицо убитого было как-то странно и резко перекошено. Перекошенная гримаса боли? Или перекошенная улыбка облегчения? Впрочем, от удара Кургузкина и не так могло перекосить...

- О-хо-хо, грехи наши тяжкие, – вздохнул Плетнев, поднимаясь. – Убежать и спрятаться хотел? Глупые люди... Судьба-то всегда достанет! Хоть и через дурака Кургузкина...

Прежде чем выйти, Плетнев снова присел и аккуратным движением прикрыл мертвому веки.