Я.

Я медленно накрываю его изуродованное лицо простыней и, взглянув на часы, устало произношу:

- Время смерти - ноль часов тринадцать минут. - И, ни к кому конкретно не обращаясь, раздраженно добавляю: - Отключите его! Не могу слышать этот звук...

Аппарат отключают, и назойливо-тревожный беспрерывный писк прекращается. Я глубоко вдыхаю и резко выдыхаю воздух, лишь затем выхожу из реанимационного бокса, сдирая с рук латексные перчатки.

За дверями уже ждет анестезиолог - нервно курит сам и протягивает мне прикуренную сигарету.

- Все-таки не выкарабкался, - бормочет он. - Жалко, такой молодой парень...

Я жадно затягиваюсь предложенной сигаретой и мрачно смотрю на него. Меньше всего мне хочется выслушивать эти скорбные банальности. Когда на такой скорости влетают в фонарный столб, никакие ремни и подушки безопасности спасти не могут... Никто не выкарабкается, даже если цепляться за жизнь, как этот парень. Я уже знал с самого начала, что шансов почти нет. Так, реанимация для очистки совести...

Я иду к рукомойнику и докуриваю сигарету, глядя в зеркало над раковиной. Сколько раз в своей жизни я пялился в это зеркало! Когда-то мое отражение в нем разрывалось от эмоций. Была и счастливая улыбка спасителя, были и злые слезы бессилия, был и тревожно бегающий взгляд сомнения... А сейчас ничего, кроме усталости. Может быть, даже безнадежности. Никакой я не спаситель. Просто констатирую факты. "Время смерти"... "Жить будет"... "Пришлось срочно ампутировать"... Судьба в лице издерганных санитаров "скорой помощи" подкидывает мне этих несчастных пострадавших и деловито на ходу бросает: "Разберись." И я разбираюсь. Каждую смену. Иногда переставая толком соображать, кто я и что здесь делаю. Как за станком. Цех первичной сортировки тел...

Забавно, что только это зеркало над раковиной возвращает мне ясность мысли. Только это знакомое до тошноты усталое лицо, отражающееся в нем, напоминает мне, что существует положенное мне место и я должен заниматься тем, чем занимаюсь. Так я и держусь. Благодаря зеркалу и благодаря тому, что мне уже все равно.

За спиной возникает дежурная медсестра.

- Там ждут, - коротко говорит она.

- Родные? - спрашиваю я. - Так быстро?

- Не знаю, может, и не родные. - Она смотрит в сторону. - Девушка какая-то.

Некоторое время мы молчим.

- Ведь вы выйдете? Скажете? - нетерпеливо осведомляется она.

- Да. Конечно. - Я смотрю на выкуренную наполовину сигарету. - Через минуту.

Она.

Почему здесь холодно? Почему в этих чертовых больницах всегда так холодно?

Она зябко поежилась. Ненавижу больницы, подумала она. Впрочем, кто их любит? Но я не просто не люблю, я их ненавижу. Люто и всем сердцем. Здесь всегда сосет под ложечкой. Здесь всегда нервно озираешься. Здесь всегда нападает болезненная зевота. Здесь всегда бегают мурашки по телу от холодного шуршания белых халатов. Здесь веет смертью и болью, а вовсе не выздоровлением...

Она тоскливо посмотрела по сторонам. Длинный пустой коридор. Почти полностью истершаяся надпись на матовой стеклянной двери - "Реанимация. Посторонним вход воспрещен!". Пустые "каталки" у стены. Какие-то комнатные растения в горшочках на подоконниках. Белые стены. Серый пятнистый линолеум на полу. И кругом эти отвратительные лампы дневного света, вызывающие у нее ассоциации с чем угодно, но только не с дневным светом.

Она вздрогнула и прислушалась. Ей почудился чей-то вскрик. Может быть, это он кричал? Ему больно? Она вскочила, но тут же, одернув себя, села. Глупости, не сходи с ума! Но она снова напряженно прислушалась. Ничего конкретного слышно не было. Обычное для больниц и поликлиник гулкое эхо с неразличимыми голосами и неприятным лязгом бросаемых в металлические кюветы металлических инструментов.

Сколько я уже здесь сижу? - подумала она. Ей казалось, что несколько часов, но рассудок подсказывал, что прошло не больше четверти часа после того, как она влетела сюда и бросилась к дежурной медсестре...

Она позвонила ему на мобильный телефон не больше часа назад, когда его опоздание к ужину стало уже просто неприличным, тем более что он обещал быть вовремя. ("Я специально приготовила твой любимый грибной соус..." - "О, тогда я буду в десять как штык!") Услышав незнакомый женский голос, она уже хотела было извиниться за то, что "не туда попала" в такой поздний час, но нетерпеливо произнесенное этой незнакомой женщиной "Вы - родственница?" сразу заставило ее задрожать и подсознательно понять: что-то случилось. Поэтому дальнейшие объяснения, что он попал в ДТП и находится в реанимационном отделении такой-то больницы, она выслушала с той обреченностью, с какой выслушивают пояснения к очевидным ответам, и лишь спросила в ответ: "Как до вас добраться?".

Она добралась быстро, хотя ей показалось, что такси еле ползет. Она замучила водителя просьбами поторопиться, и тот молчаливо терпел лишь потому, что знал, куда они едут, и догадывался, почему его пассажирка не в себе. Распахнув на бегу двери приемного покоя, она немедленно набросилась на первого попавшегося ей человека в белом халате, исступленно называя имя и фамилию и повторяя "Он попал в ДТП, он попал в ДТП"...

ДТП. В этих трех буквах ей теперь представлялось воплощение всемирного зла. Зло воплотилось в дорожно-транспортном происшествии и ударило, смяло привычное течение жизни, с хрустом разломило скорлупу ее счастья и выпустило наружу все тепло, запустив внутрь смертельный холод, от которого ее теперь так знобило...

Она пыталась взять себя в руки. Она пыталась управлять стихией своих размышлений, заставить себя о чем-то думать, а о чем-то запретить себе даже помыслить. Но месиво то из безнадежных, то из обнадеживающих образов переливалось через все дамбы и растекалось перед внутренним взором то страшными, то счастливыми картинками. Вот его везут из операционной мимо нее, он поворачивает к ней голову и улыбается - слабой, болезненной, но живой улыбкой... Вот из-за этих пугающих матово-стеклянных дверей выходит врач, стаскивает с лица марлевую маску и прячет взгляд... Вот она входит в палату, где он спит спокойным здоровым сном, а врач за спиной устало, но удовлетворенно объясняет, что его жизнь вне опасности, а она обнимает этого прокуренного и грубоватого доктора и плачет радостными слезами... Вот ее ведут тускло освещенными кафельными коридорами, впускают в холодное помещение, залитое мертвенным голубым светом, и откидывают простыню с его лица...

Она глухо застонала, вскочила и бросилась к стойке регистратуры.

- Поймите, я не могу больше так ждать, - забормотала она торопливо, обращаясь к дежурной медсестре. - Сил моих больше нет! Почему они так долго?

- Женщина, успокойтесь! - строго приказала медсестра.

- Как я могу успокоиться?! - срывающимся голосом произнесла она, понимая, что проваливается в истерику. Слезы брызнули из ее глаз, словно не выдержав нервного напряжения, но не принесли столь желанного успокоения. - Узнайте же, что там происходит! Как он? Что с ним?

Дежурная медсестра нахмурилась и посмотрела на нее долгим взглядом. Затем, кашлянув, вышла из-за стойки и направилась к входным дверям реанимационного отделения, сухо бросив на ходу:

- Ладно, пойду узнаю. А вы привели бы себя в порядок...

Не шелохнувшись, она проводила взглядом медсестру, скрывшуюся за матовыми дверями. Заметив рукомойник, установленный прямо в коридоре позади стойки регистратуры, она медленно направилась к нему и некоторое время стояла в нерешительности, словно не зная, как им воспользоваться. Бросив взгляд в зеркало над раковиной, она неожиданно вздрогнула и издала сдавленный вскрик.

На мгновение ей показалось, что из зеркала на нее смотрит он.

(далее >>>)